Лев Константинов - Схватка [Журнальный вариант]
В 1943 году Беркут получил инструкцию готовиться к подпольной борьбе. В 1944 году в связи с приближением Советской Армии он увел людей из полиции в лес и создал из них сотню УПА. Оксана ушла вместе с ним. Отец посоветовал дочери сменить фамилию, а сам распространил слухи, что Оксана уехала к родственникам во Львов (там у Трофима Денисовича и в самом деле жила сестра).
Два года Оксана вместе с Беркутом кочевала по лесам. Лично принимала участие в нескольких акциях. Псевдо Оксаны — Зирка.
В 1946 году сотня Беркута пыталась прорваться на Запад, угодила в засаду и возвратилась обратно в леса. Тогда же Оксана вышла из подполья — все соседи были уверены, что она возвратилась из Львова, от родственников. Стала связной между сотней Беркута и запасной сетью.
Во время облавы сотня Беркута была почти полностью уничтожена. Сотнику удалось спастись. Вашим указанием он был направлен в распоряжение краевой референтуры службы безопасности. Оксана окончательно легализовалась. Однако в местечке ей было трудно рассчитывать на доверие властей. Мы посоветовали ей под благовидным предлогом выехать. Она поступила в институт — мне нужен был опытный курьер.
С Беркутом связь поддерживает, несмотря на запрет…
Ива Менжерес. Отец Ивы был до войны известным в городе профессором западной литературы. В библиотеке института есть его научные труды. Сын крупного адвоката.
В 1937 году профессор получил выгодное предложение преподавать в одном из университетов Польши. Семья перебралась в Краков, а дом был оставлен на попечение дальней родственницы. Завещание на недвижимое имущество составил на малолетнюю дочь Иву. Завещание сохранилось.
В Польше профессор установил связи с руководителями нашего движения, помогал деньгами, читал лекции, подписал несколько воззваний. На квартире своего отца Ива познакомилась с Романом Шухевичем.
Шухевич в одной из речей говорил: «В семье подлинных украинцев, которую я хорошо знаю, растет черноглазая русокосая девочка с поэтическим именем Ива. С детства она знает, за что мы боремся, и сама готова на любые жертвы во имя наших идей».
Есть свидетели этого выступления.
Иве было тогда пятнадцать лет. В шестнадцать она стала связной и курьером в ОУН, в семнадцать — руководительницей гражданской сети в одном из городков, выполняла сложные и ответственные задания.
Тогда же познакомилась с Виктором Яновским — впоследствии сотником Бурлаком. Учился в Краковском университете. С приходом немцев учебу прекратил, активно участвовал в нашем движении. Прошел специальное обучение в школе в Австрии, работал на гестапо.
С его помощью Ива устроилась переводчицей в гестапо.
Виктор Яновский для любовных встреч с Ивой использовал одну из нелегальных квартир. В то же время убедил ее стать любовницей одного из высокопоставленных чинов гестапо. Это помогло ему выдвинуться по службе.
В 1944 году получил приказ уйти со своей сотней в леса. Действовал на территории Жешувского воеводства. Сотня Бурлака выполняла приказ любыми путями помешать переселению украинцев, проживающих на территории Польши, на Украину.[35]
В 1943 году отец Ивы умер. После его смерти Ива отдавала все свои силы организации. В 1945 году перешла на нелегальное положение и присоединилась к сотне Бурлака.
Сотня Бурлака пыталась через Словакию прорваться на Запад. Но Бурлак был убит, сотня разгромлена. Ива получила приказ уйти на территорию Украины для продолжения борьбы. Возвратилась вначале в Краков, где заявила, что была в фашистском концлагере, потом в лагере для перемещенных лиц в Западной Германии. Предъявила властям соответствующие документы и справки. Получила, как украинка, разрешение на переселение на Украину. По линии организации была снабжена инструкциями, явками и паролями. Можно предполагать, что имеет конкретное задание. После возвращения поступила на учебу в институт, чтобы обеспечить себе «крышу». Лица, знавшие семью Менжерес, выехали или погибли.
Отмечаются личная храбрость Менжерес, опыт, ее убежденность и решительность. Награждена Золотым и Серебряным Крестами.
По характеру крутая, замкнутая, склонная к истерике. Иногда ведет себя вызывающе. Руководители института и общественных организаций считают такое поведение нормальным, так как, по их мнению, Менжерес росла в буржуазной среде, имеет пережитки…
Чтобы доля не чуралась
Ива простила Оксане те неприятные минуты, которые ей пришлось пережить во время визита Кругляка.
— Я же не знала, кто ты, — оправдывалась потом Оксана. — Мне приказали, а в таких случаях не рассуждают.
— Успокойся. Каяться будешь перед смертью, — ответила ей Ива. — Ты поступила правильно. Действовала только не очень умело. Будь на твоем месте дивчина поопытнее, так она сразу бы меня обезоружила…
Однажды поздно вечером зашел на огонек Северин. Был он чем-то расстроен, поглядывал исподлобья. Оксана пригласила было садиться, а Ива начала ругаться — она не могла допустить такого грубого нарушения конспирации. Оксана успокоила:
— Не волнуйся, все знают, что Северин мой земляк, так что ничего особенного, если и проведает.
— Я «чистым» пришел. Трижды проверил.
И жалобно попросил:
— Не гоните меня, девчата. Тошно на душе, будто ведьмы там поселились — так и скребут когтями.
Северин достал из кармана бутылку водки, поставил на стол. Оксана побежала на кухню готовить закуску.
— Такое ощущение, что вот-вот попаду в капкан и тогда все кончится — и жизнь и небо голубое.
— Даже если нас не станет, жизнь все равно не остановится, — тихо сказала Ива, — может, никто и не заметит, что нас нет.
— Угу, — согласился Северин, — шел вечером по городу. Каждому в лицо смотрел, люди думали, наверное, тихопомешанный. А я загадал: попадется навстречу угрюмый человек, обиженная женщина — значит, все в порядке. Так нет же, идут, смеются, молодежь песни поет…
— На горе загадывал?
— А я радости давно не вижу.
Глаза у Северина тоскливо блестели.
— Вот ты была там, — он неопределенно кивнул в пространство. — Как на тех землях?
Ива догадалась, что спрашивает ее «боевик» о сотнях, действовавших на территории Польши.
— Не буду обманывать — тяжко. Пока шла война, мы господарювалы в целых районах, утверждали наши идеи словом, кровью и оружием.
— Откровенно…
— Так було. Ты не из чужестранной газеты, а я не из референтуры пропаганды. Мы — курьеры, «боевики». И знаем, что на наших полях посевы кровью орошаются, а урожай воронье собирает.
— Жестокая ты, и в глазах твоих ненависть…
— А у меня желто-голубая романтика[36] вот где сидит, — Ива провела рукой по горлу. — Так вот, с того дня, как закончилась война, освободились войска с фронтов, превратились мы в зверей, на которых вышла облавой вся громада. Горит земля от края до края, и в огне том горят надежды…
Сели к столу. Оксана внесла на шипящей сковородке яичницу, домашнюю колбасу.
Ива подняла рюмку.
— Выпьем до дна, чтоб наша Доля нас не чуралась, чтоб было у врагов наших столько счастья, сколько капель на дне останется.
— Злая у нас доля, — подхватила Оксана, — так пусть же станет не мачехой, но ненькой.
— Чепуха, — сурово отрезала Ива, — нет лучшей судьбы, нежели борьба за счастье родной земли. Именно ради этого и жить стоит. За то выпью, — девушка решительно опрокинула рюмку.
— Торопишься вслед за ним? — Северин кивнул на фотографию чубатого хлопца, которая, как всегда, стояла на столе Ивы.
— Его не трогай, — Ива прикрыла фотографию черной косынкой. — И пусть он не видит, что я с тобой пью. Это был такой парень!
— Где погиб?
— В Словакии.
— Ого! И туда добирались?
— Мы хотели через Словакию уйти в Австрию. Только не смогли пробиться.
Оксана снова налила в рюмки.
— Расскажи…
— Добре, — нехотя согласилась Ива. Глаза у нее тоскливо застыли. — От того рейда одна я осталась, так что никому уже мой рассказ не повредит.
Ива медленно, часто задумываясь, замолкая надолго, поведала о том, как уходила сотня ее возлюбленного с польских земель.
— …Нас обложили со всех сторон. Запасные бункеры разгромили, дороги перекрыли. Курьеры не возвращались — они уходили, чтобы навсегда исчезнуть в неизвестности. Связь с другими сотнями прервалась. Стало опасно появляться в селах: везде действовали отряды самообороны, каждого подозрительного тянули в милицию. Примерно в таком же положении находились отряды «Вольности и неподлеглости».[37] Польские крестьяне объединялись с украинцами и с оружием в руках защищали свои дома. Конец был близок — это чувствовали мы все. Сотня уходила в глубь Бещад. Это было ужасно. Мы шли по горам, и не было в них приюта. С каждым днем нас становилось все меньше и меньше.
